…Кого позвать мне ? С кем мне поделиться
Той грустной радостью , что я остался жив ?
С.Есенин

Вот это был прыжок! Алик заорал что-то воинственное и прыгнул с самой высокой скалки, метра четыре, наверное (интересно, почему это в Запорожье говорят: «скалка»? Не скала, не порог, а скалка?). Он подпрыгнул, сделал «ласточку» и... замер! Да, он замер в воздухе! И подмигивал нам с Юркой! И мы тоже что-то заорали и полезли на скалку; и тут Алик плавно перевернулся в воздухе, и стал медленно-медленно опускаться, всё ближе к воде, всё ближе, стал входить в воду руками, головой, ушёл в воду весь - и не одной брызги...
-Алька, мирово! - заорал я снова и полез на макушку скалки, но почему-то и Алик и Юрка исчезли; я крутил головой, но не находил их, и что-то колючее зацарапало мне шею; и не было уже ни ребят, ни Днепра, ни скалок, и постепенно, как проявляется изображение на фотобумаге, как, наверное, возвращается сознание после наркоза - Господи, так это был сон?! Боже мой, значит, нет ни Хортицы, ни Днепра, ни Солнца, ни ребят - нет ничего, ничего, есть только это страшное пробуждение в стоге соломы, и тихий стон мамы рядом - как вчера, как позавчера...
Глава 1 . Тысяча лет до нашей эры . 16 июня 1941
Ха! Покажите мне того пацана из 6-го «Б», который отказался бы пойти с Юркой и Михал Фёдорычем по плотине на правый берег! Ну, положим, с Юркой Мишка видится почти каждый день, и в кино ходят, и на скалки, корабли рассматривают и вообще, а вот Михал Фёдорыч!!Нет, конечно, и Мишкин папа не лыком шит, не лаптем щи хлебает, - это уж извините! Когда выясняется, что только Мишка решил дома обе задачи « ...по трубе А заливается, по трубе Б отливается...» - думаете, это Мишка их сам решил, да? Ага, как же, сейчас! Папина работа!
И когда Мишка одной левой обдирает всех в классе в шахматы, даже Толика, даже Рувку Гутаровича - это что, Ботвинник с Капабланкой научили Мишку играть в шахматы, да? Фигушки - папина работа!
А кто Мишке купил настоящий взрослый велосипед, перебрал его, смазал и за час научил Мишку держаться в седле - конечно, папа! А книжки из взрослой библиотеки - Ж. Верн, М. Рид, Д. Лондон, В. Скотт, А. Дюма, Уэллс, К. Дойл - Пушкин приносил, да? Папа чуть ли не каждый день ходит в библиотеку «Делового клуба», потому что Мишка глотает книги ,читает запоем... Нет, вы мне не говорите, папа у мишки мировой, даже Рувка Гуторович так сказал, а чтоб Рувка кого похвалил...
Но Михал Фёдорыч, он какой-то другой папа, понимаете? Ну, во-первых, дверь. Вернее, не дверь, а жёлтая, блестящая пластинка на ней ( наверное, медная!) «инженер-технолог М.Ф. Лещинский». Ничего, да?
Мишка не знал, что такое «технолог», но слово завораживало. Это, наверное, что-то такое, что считают на той линейке, что лежит на столе у Михал Фёдорыча, на ней стёклышко двигается; Юрка говорил, как она называется, но Мишка забыл. Ло-ге-ро... нет, забыл. Ну, неважно, Юрка говорил, что на ней всё-всё можно считать, но он не знает как. Да не в линейке дело, нужна нам та линейка! Вы лучше скажите - много таких пластинок на дверях в Запорожье видели, а? Ну, может, у доктора Гальперина, так то ж Гальперин, его ж всё Запорожье знает! А вы говорите...
А тот вечер, когда в цирк пошли - Михал Фёдорыч, Юрка и Мишка! Мишка ж никогда вечером в цирк не ходил, только днём, в воскресенье.
-Михал Фёдорыч, а меня пустят?
-Со мной пустят... И пустили!
Арена залита светом - нет, это не солнечные лучи, что идут через окна в куполе, в которых танцуют миллионы пылинок; нет, это прожектора, и красный ковёр полыхает в их лучах. И этот дядька в чёрном костюме (он и днём в чёрном костюме, но этот костюм, конечно, другой - не будет же он в одном и том же и днём и вечером!): «воз-з-з-здушный полёт, ак-к-к-кр-робаты под куполом цирка 9 - Альби - 9!» и джаз Криворебренко:
-Та-та-та-ра-а-ти-ти-та!!! И 9 парней, в красных трико, под куполом - и так, и так, и так, и джаз Криворебренко: Та-та-та-ра-а-ти-ти-та!!!
-Акр-р-робаты на подкидных досках 4 - Инго - 4!!! И джаз Криворебренко Та-та-та-ра-а-ти-ти-та!!! А? Такое можно забыть? А третье отделение - французская борьба! Только вечером! Парад, алле! Это надо было посмотреть - потому что уже никогда, никогда не выйдут на арену цирка ни Иван Поддубный, ни чёрный, как голенище, Франк Гуд, ни всевозможные чемпионы Ярцев, Калишевич, Загоруйко и всякие разные прочие... И запорожские пацаны бредили всеми этими «двойной нельсон», «партер», «туше», «тур де брас» и другими волшебными словами, которые так и берут за душу! Но это я так, к слову...
Ну а корабли? Что вы скажете за корабли? Ведь это же Михал Фёдорыч предложил Юрке и Мишке собирать военные корабли: фотографии, чертежи, описания, данные о флотах - братцы, как же это интересно!
Оказывается, у французских линкоров «Дюнкерк» и «Ришелье» по четыре орудия в башне - ничего себе! А у этих дураков - японцев на крейсере «Како» в башне по одной пушке - вот умора! Японцы, чего с них взять... А когда эта фашистская сволочь линкор «Бисмарк» весной потопил английский линейный крейсер - красавец «Хууд», Юрка даже заплакал, и Мишка его понял: вы сначала посмотрите на этот «Хууд», а потом говорите...
А вообще, жизнь прекрасна, когда тебе тринадцать, когда вода в Днепре прогрелась, и можно купаться, когда в школу только в сентябре, когда Лорка не перешла в 24-ю школу, а осталась в Мишкиной, 50-й, и когда можно пару часов погулять с Михал Фёдорычем по плотине, и он, наверняка, расскажет что-нибудь интересное! Если бы Мишка был красивой девушкой, как, например, Ира Кучеренко из 34-й квартиры - он бы обязательно влюбился и женился бы на Михал Фёдорыче, потому что дядька он - будь здоров! Белые брюки, белые туфли, белая украинская рубашка и усики, как у Чарли Чаплина - ничего, да?
Он уже ждал ребят у Танкиста - вы знаете Танкиста и Лётчика на углу Ленина и Энтузиастов? Это вам не девушка с веслом, нет! Толик говорил, что он даже в Москве таких не видел, а уж в Москве памятников - будь спок! В шлемах, в комбинезонах, в крагах, высоченные, белоснежные (их к каждому первомаю белили), как посмотришь на них, так сразу:
...Если завтра война, если завтра в поход -
Мы сегодня к походу готовы!
...Михал Фёдорыч был сегодня не очень весёлый, и пока Мишка с Юркой спорили о том, какие пушки на «Марате» - 12 или 13 дюймов, Михал Фёдорыч всё время о чём-то думал и, похоже, о чём-то невесёлом, а когда уже подходили к плотине, он вдруг обнял Юрку и Мишку за плечи и нето спросил, нето сказал:
-Ну, что, мальчики, воевать будем, да?
Мишка и Юрка аж споткнулись:
-Какая война? С кем? - «Мальчики!» Всегда «ребята», «пацанчики», даже «братишечки», а тут - «мальчики»...
-С Германией, ребятки, с ней, с родимой...
Ну, это уж и вовсе чёрт-те что и с боку бантик! Риббентроп - сюда, Молотов - туда, с Гитлером - за ручку, «Александра Невского» и «Профессора Мамлока» ни в одном кинотеатре, ни в одном клубе не увидишь, «Карла Бруннера» ни в одной библиотеке не возьмешь - и война?! Ну, ладно, Польша там, Финляндия - их одной левой; Литва там,Латвия, Бессарабия - без выстрела, но война с Германией?!
-Так Михал же Федорыч, а договор, а Коминтерн, а немецкие коммунисты, они ж за нас будут, да?
Вздохнул Михал Фёдорыч, хмыкнул и сказал:
-Ладно, братцы, давайте, я вам лучше про такого писателя американского расскажу - О.Генри называется...
Вы плотину Днепрогэса знаете? 800 метров, можете не мерить, научный факт, уже меряно – перемеряно ! И все 800 метров Мишка и Юрка давились от смеха - там в рассказе этот дядька поставил поросёнка на четыре ноги, прицелился и так его буцнул, что этот поросёнок летел на 10 метров впереди собственного визга! Вот только название рассказа Мишка забыл - что-то поросячье... И еще один рассказ - там один ковбой любил девушку и что-то там про блинчики- тоже обхохочешься! Здорово рассказывал Михал Фёдорыч!
Когда вечером вернулись и прощались, Мишка спросил у него:
-Михал Фёдорыч, это вы пошутили... ну, про войну когда говорили?
-Эх, Мишенька, Мишенька, тёзка ты мой дорогой, да разве этим шутят?

Глава 2 Третий день новой эры . Полицай . 3 ноября 1942

...Какое же прекрасное было утро, и каким страшным было пробуждение! Мы выбрались из стога и вышли на дорогу, а дорога уже работала, шумела - по ней шло много людей, толкали тачки, с барахлишком из города, с продуктами - в город. Мы шли молча, я старался не смотреть на маму, лицо её было... Нет, лучше я не скажу вам, какое у неё было лицо. После того страшного вечера она больше не просила у меня прощения, просто мы шли, как вчера, как позавчера на восток, навстречу восходящему Солнцу, и как вчера, как позавчера у меня опять где-то глубоко-глубоко шевельнулась надежда - ну не должны мы умереть, когда навстречу нам такое Солнце! Ну Боженька, ну миленький, ну ты же всё можешь, ну сделай Чудо, ну неужели 18 человек в Мариуполе - это еще мало?! Сколько же мы ещё должны? Бабушка, тётя Гинда, и тётя Лида, и дядя Яша, и Мося, и Ева, и ещё Мося, и ещё Ева - сколько же с нас причитается, Господи?! Зачем тебе ещё мы - для круглого счёта, да? Господи, как хочется жить!! Ты слышишь, Господи, я не хочу умирать!! Боженька, миленький, ведь ты же меня столько раз спасал - помнишь, в Запорожье я тонул? И когда снаряд разорвался над нашей квартирой, и убило папу - помнишь? И когда в Ворошиловграде бомбы падали рядом, на Железнодорожной - ты ведь нас спас тогда, правда? Так спаси нас и сейчас, Ты ведь Всемогущий, Милосердный, Великий...
Мы сидели на обочине дороги, опустив ноги в кювет, а за нашими спинами, по дороге шли люди, обыкновенные счастливые люди, даже не думающие о том, что их сейчас можно застрелить только за то, что они русские, украинцы, греки, ещё кто - вот прямо здесь, на дороге... Счастливые люди, даже не подозревающие, какие они счастливые...
...Мама вдруг резко прижала меня к себе, и каким-то чужим, низким хриплым голосом сказала, нет, не сказала- выдавила из себя:
-Не бойся, сынок, это быстро...
Что - быстро? Я глянул влево, вправо - и увидел подходящего к нам полицая... Полицай, как полицай - в затрапезном, не первой свежести, сереньком, дешёвеньком костюмишке, в кирзовых сапогах, давно не нюхавших ваксы; невзрачная кепчонка, застиранная рубашка... Плюгавенький, в общем- то, полицаишко-а только сделать с нами может он что угодно, потому что за плечом у него- наша « трёхлинейка», на рукаве у него - белая повязка с орлом фашистским, и он- власть, маленькая, вонючая, но власть, а мы- жиды, к смерти приговорённые, нет у нас права на жизнь, и, наверное, минут через пять пойдёт он дальше по дороге, вот докурит и пойдёт, а на обочине останемся лежать мы с мамой... Вот и всё, Ева Соломоновна, и распишитесь в получении! Я потом пробовал разобраться - было ли страшно, понимал ли, что последние секундочки на свет Божий смотрю - так и не разобрался...
--Здравствуйте...-Здравствуйте...-Кто такие будете?
--Да вот, идём менять тряпки, может, продукты какие выменяем...
Вы - евреи?-Господи, да неужто не убьёт?! Ведь не « жиды» сказал, не «жидяры», а - «евреи»! Ведь узнал нас (А чего узнавать-то было? За версту видно!), а винтовку с ремня не снял! Господи, да неужто уцелеем?! И говорит вроде не злобно:
Вы - евреи? - Евреи...
-Так что ж вы тут сидите, как энти... Как их...
-Умирать не хочется...
-Так идите вы отседова Христа ради, уходите куда ни попадя, а то вашего брата на Острой Могиле вон какие горы наворочены...- и показал рукой выше головы - вон какие горы!
- Если Вы такой хороший человек - скажите, куда нам идти?
- Куды идти, куды идти...К нашим пробирайтеся, под Сталинград...А, может, лучше податься вам к казачкам, за Донец - места там глуховатые, немцев там мало.Это с Краснодона налево, километров 20 будет. Через Шахтарь, Глухово, ишо какие... Осторожно идите, да смотрите, такому гаду, как я, не попадайтеся!
-Дай Бог побольше таких гадов, как вы! - это я вступил в беседу.
--А ты, пацан, молчи, ничего ты не знаешь; наши прийдуть-мне первая пуля будеть...
Посмотрел он ещё секунду- другую на меня, повернулся и зашагал в сторону города... Лицо его не запомнил я , какое-то невзрачное, незапоминающееся лицо было у этого немолодого дядьки, а вот глаза-их я никогда не забуду! Горе было в них, тоска страшная, вина незамолимая. Наверное, нелёгкая это работёнка - жидов стрелять... Нас отпустил -небось, грех замаливал? А, может, сам не стрелял, видел, как другие стреляют - тоже нервных просят не смотреть...
...Может, есть « тот свет» , и, когда придет мой час, попрошу я Господа свести меня с тем полицаем, и прощу я ему кровь братьев и сестер моих, и поклонюсь я ему низко-низко за то, что не убил, за то, что дорожку верную указал, потому что пошли мы по этой дорожке, через Краснодон и налево, и живы остались. За щедрый подарок поблагодарю - за 60 годков счастливых, за любимых жену, сына, внуков, за интересную, любимую работу, что радость приносила много лет, за всё, за всё- вот только бы увидеть его, узнать бы мне его там, среди миллиардов...

Глава 3. Прощай , детство … 18 августа 1941 .

Ну кто бы мог подумать, что через полтора месяца немцы подойдут к Днепру! Где же наша легендарная, несокрушимая? Та, что от тайги до британских морей всех сильней?! Куда же вы смотрите, о чём думаете - Ворошилов и Будённый, Тимошенко и Кулик, Шапошников и Жуков ?Что же вы стоите, как остолопы, Лётчик и Танкист? Ведь это же вы , сталинские соколы, сшибали пачками «мессеры» и «капрони» в небе над Мадридом и Гвадалахарой? Ведь это же вы, три танкиста, три весёлых друга лупили в хвост и в гриву самураев на Хасане и на Халхин-Голе! Ведь это же вы рвали линию Маннергейма и брали Выборг! Ведь это же вы - если завтра война, так мы уже сегодня трах - тарарах!! Или не вы?.. Или не сшибали, не били, не рвали?.. Что-то страшно, пацаны... Мишка, конечно, и мысли допустить не может, что войну профукали, совсем, навсегда - ну, а если на время, если фашисты только месяц, только неделю гулять по плотине будут - что, легче, да?
Самое ходовое слово - эвакуация. Очень многие уезжают куда подальше, заводы разбирают по винтику, грузят эшелоны; в теплушках, на нарах - рабочие с семьями, узлы, чемоданы, сундуки, слёзы, ругань - весело...
Тимошков и маме предлагал место в эшелоне, хотя прекрасно он понимал, что это - пустой номер; знал директор коксохима, что бывший зам. Главбуха Яков Ефимович Шапиро умирает и почти не встаёт с кровати - чекисты в 32 - м году знали, как выбивать золотишко у несознательных евреев...Пока мама собирала по родне, кто сколько даст - папа месяц ночевал зимой на ледяном полу в ДОПРе. Хорошим туберкулёзом заплатила Советская власть папе за хороший труд! А Тимошков - что? Тимошков - дядька хороший, он и путёвки папе давал, и пайки в голодном 33-м, и премии, и, когда Орджоникидзе на «Запорожсталь» приезжал и на «коксохим» заехал - собрали ударников и стахановцев, и папа там был, и руку ему Серго пожал - только ведь туберкулёзу всё равно, что Антон Павлович Чехов, что Яков Ефимович Шапиро, что девушка на картине в Третьяковке... Вот и лежит Мишкин папа, кашляет в баночку, и ни о какой эвакуации и речи быть не может. И глаза у папы грустные, и плачет, когда думает, что никто не видит... И всё время просит маму - ой, не дай вам Бог услышать такие просьбы! Мама ругает его, уверяет, что - Бог даст! - поднимется папа, вместе и уедут. А, может, и уезжать - то не надо будет, остановят немца на Днепре да и погонят обратно! На том и кончают весёлый разговор...
...Числа 28-го, может,29-го июля Юрка пришёл рано, часов в 9, и видок у него был на 4 с минусом:
-Мишка, мы сегодня уезжаем, папа вчера взял билеты на пассажирский...
Вот и всё - и Юрка уезжает...Мишка знал, конечно, что Юрка вот - вот уедет, и всё равно неожиданно, и тоска ещё сильнее, и зареветь хочется...Ну да, ещё чего!
-Все едете? - Вот вопросик! Сейчас, конечно, Юрка скажет что-то вроде « Нет, только папа с мамой, а я остаюсь немцев бить...» Нет, пронесло:
-Мы с мамой. Папа поедет в эшелоне, когда блюминг погрузят.
Мишка уже знал, что блюминг- это не Блюмин, не Блюмкин, не Блюминфельд какой-нибудь; это такая громадная машина, может, 1000, может, 10000 тонн весит, длинная- предлинная, на ней какие-то железяки делают; он, этот блюминг, один на всю « Запорожсталь», и Михал Фёдорыч - начальник этого блюминга.
Мама обняла и поцеловала Юрку, и Мишка пошёл проводить его. Шли молча, и только у самого «круглого дома», где жил Юрка, ребята остановились. Понимали ли, предчувствовали, что расстаются надолго? Наверное, понимали, за полтора месяца повзрослели здорово, и простились по-взрослому, неуклюже обнялись и разошлись, не оглядываясь, на 34 года разошлись... Ах, война, что ж ты, подлая ,сделала?..
Утро было, как утро, отличное запорожское августовское утро, самый раз на Днепр идти, а там такая благодать! На море Мишка не был ни разу, знает просто, что пляжи там разные, есть лучше, есть хуже, где-нибудь, небось, и скалки есть - вот только вода солёная да другого берега не видно... Но вот то, что воды лучше, чем в Днепре, нигде не найти - это уж точно, и не говорите! В разных водах довелось потом Мишке омывать чресла свои- и в Чёрном, и в Красном морях, и в Волге-матушке, и в Дону-батюшке, в Неве и в мало кому ведомой Чепце, даже в Мичигане-озере- но только все они Днепру не родня! Детством, беспечным, босоногим детством пахнет та вода - и не выветриться этому запаху никогда...
А воздух-то какой чистый, прозрачный- почему раньше не замечал? И только глянув позавчера повнимательнее на заводы - а они вот они все, на виду, как на ладони - по-настоящему, пронзительно понял: заводы умерли. Не дымят громадины-домны, не дымят мартены, не дымят высоченные коксохимовские трубы- близнецы, стоящие парами, не дымит алюминиевый, не дымят ферросплавы. Не полыхает ночью пол-неба красным, не льют чугун... Умерли заводы. И опять стало тоскливо, и на Днепр идти расхотелось. А тут ещё папе сегодня стало хуже, еле встал с кровати, и радио - хоть не слушай: «...после тяжёлых и продолжительных боёв наши войска оставили...» ; «...с целью выравнивания линии фронта наши войска оставили...» -- города, города, города, большие и маленькие, знакомые и что первый раз услышал - это сколько ж можно оставлять, когда брать начнём?! Зашла встревоженная Степанида Игнатьевна-слышали? Говорят, немцы на правом десант выбросили, слышите, стреляют? И, правда, слышно, чуть- чуть , а слышно. Ничего себе, десант на правом, там же Днепрогэс! С улицы заорал Славка: « Мишка-а-а!Айда на крышу-у-у!» Побежали втроём - Славка, Мишка и Шурка из 87-го-на крышу, а там уж пацанов полно, куда-то смотрят, что-то показывают, а чего там увидишь? До правого километра два будет, но вроде какие-то взрывы видны. Шурка крутит свой перламутровый театральный бинокль, а что от него толку? А со стороны острова Хортица, через мост-бесконечный поток, люди, скот, машины, комбайны, косилки-молотилки разные, сверху хорошо видно, вот они, метров 500 будет, и конца- края потоку не видно... И вдруг среди этого потока-взрывы, взрывы! В клочья разнесло машину, люди врассыпную... Пацаны оцепенели-ничего себе, десант уничтожают! А снаряды - ближе, ближе, они рвутся уже в городе, у домов, между домами, в домах!Пацаны-как горох с крыши, Мишка влетел в квартиру, ошалевший от страха. Мама стояла возле папиной кровати спокойная, как показалось Мишке, характер мамин Мишка знал-кремень! Глаза у мамы - сухие и пустые какие-то:
-Мишенька, слушай, сынок, внимательно!Папа умирает, он уже без сознания...-тут только Мишка заметил , что папа, милый, любимый папа лежит с закрытыми глазами и редко, с какими-то всхлипами дышит-ты сейчас поможешь мне перенести папу в кухню , только раньше мы ему там постелим на полу, кровать не пройдёт...
-Почему в кухню?
--Потому что стреляют с правого , трудно понять, да?
Взяли всё с маминой кровати и пошли в кухню, стелить. Но постель не понадобилась... Взрыв был страшным. Инстинкт сработал исправно - мама и Мишка мгновенно оказались под столом, это спасло от кусков штукатурки, обошлось... Пыль ещё не улеглась, когда вбежали в комнату, а комнаты уже нет, нет стены с окном, нет куска потолка, всё завалено кирпичом, штукатуркой, стеклом. И нет папы. Уже нет. И не нужна постель, и не нужен бульон, что варится в кухне на керосинке... И слёз нет. И хорошо, что нет, некогда плакать-то, папу надо где-то как-то хоронить, пока обстрел поутих, это ведь ненадолго, небось, у немцев тоже суп закипел, обеденный перерыв...
Побежали в убежище под 88-м домом, а там свет горит! Электрический! Да недолго-пока носилки искали, погас свет. Надолго погас, на годы - был Днепрогэс, да весь кончился... Попросили дворника, дядю Мустафу, помочь, положили папу на носилки, а куда нести - люди добрые подсказали: рядом, во дворе больницы большая яма, сейчас в ней братская могила, ещё не полная. Нести метров 100, да и снаряды рвутся не близко - самое время хоронить... Пришли - есть ещё место. Сверху боец молоденький, да как-то не по-людски лежит, лицом вниз... Перевернул его дядя Мустафа, что-то по-татарски сказал, землёй присыпал, и папу сверху положили, и опять по-татарски и стали втроём засыпать, побыстрей бы надо, а то уж снаряды близко. Почти засыпали, только носки комнатных туфель чуть открыты - а снаряды вот они, будь они прокляты! Убежали с намерением - вернуться и завершить похороны... И вернулись часа через два, да делать уже нечего, дохоронили без них , ямка полна, можно бугорок насыпать, крест ставить... Вернулись в убежище, тут Мишка и выдал, не сдержался. Никогда он так не плакал до того, никогда не заплачет потом. За всё плакал - за детство своё погубленное, за папу, которого и похоронить не смогли по-человечески, за несчастную нашу землю поруганную, за днепровскую водичку, кровью разбавленную, за красавец наш - Запорожье, за мамины муки - за всё, за всё... Вот и кончилось детство твоё, Мишка, в 13 лет кончилось, а 41-й только разворачивался...

5 пригожих деньков подарил нам Господь- Бог. Теплынь, на небе ни облачка - бабье лето первой категории. Идём потихоньку в сторону города - нам ведь всё равно, куда идти, надежды-то никакой вот и играем с безносой в прятки, авось ещё денёк проживём...
Глядь - навстречу немцы на велосипедах в касках, с автоматами, на груди - огромные бляхи: фельджандармирен, полевая полиция... Шесть их было. Вот сейчас документы проверят, и финита ла комедиа. Вот сейчас... Вот... Неужто проехали? Проехали!! Перебросились парой слов на своём поганом языке, а слезть с велосипедов поленились - опять пронесло... А шестого вылезли из стога - видим, хана наше дело. Небо серое, свинцовое, и дождь, мерзкий холодный дождь. К вечеру сухой нитки на нас не было, но и дождь прекратился, вместо него - морозец с ветром, и так-то хорошо этот морозный ветерок стог продувал насквозь, и одежонка наша быстро превратилась в ледяную кольчугу, знатно похрустывала...
Страшная была ночь, но ведь живы остались, только пальцы на ногах поморозили, да разве ж это беда? Пальцы - мелочь, идти можно ну и ладно... Как рассвело, вышли мы на шоссе, обняла меня мама, поцеловала и дрожащими, замёрзшими губами:
- с праздником, сынок... - я обмер, неужто умом тронулась? Ах да, сегодня ведь седьмое ноября...
- с праздником, мамочка...
- Вот что, Мишенька, родной ты мой - нету у меня больше сил... Пошли сдаваться? Вот в Краснодон зайдём-и в полицию... Это быстро... Вот увидишь - это быстро... Пойдём, сынок, а?
Нет, не хочу!!! Жить хочу, Господи, я хочу жить!!!
-Умирать не хочется, мамочка, давай ещё поживём немножко... Может, в Краснодоне пойдём налево, к казакам, как тот полицай сказал?
-Да, они нас ждут, обед уже приготовили- и после паузы, равнодушно-
ну давай, поживём ещё...
И пошли мы через Краснодон налево, через хутора Шахтарь, Глухово, ещё какие... Нет, в стогах нам больше не ночевать, отночевались! Слава Богу, пока живы, не замёрзли, воспаления лёгких не схватили - ту ночку страшную на всю оставшуюся жизнь запомнили! А ночевать в избу ни одна душа без разрешения старосты не пустит - на этот счёт у немцев особый приказ есть - расстреляют за милую душу! Терять нечего, решилась мама на отчаянный шаг - и первом же хуторе пошла к старосте,
Сказала, что потеряла документы, что ходит с сыном, работу ищет, портниха хорошая ( мама, действительно, шила отменно), может, господин староста даст справку, чтобы на ночлег пускали, а вот в благодарность - часы мужа, « Павел Буре» называется, может, слыхали, хорошие часы, носите на здоровье...И ведь дал староста справку, ей-Богу дал !! Честно заработал, может, первые в своей жизни часы.
...Поначалу протягивать руку за Христовым подаянием, снимать шапку и креститься было стыдно, мучительно, а потом привыкли, вот только я сначала левой крест творил (левша я...) Подавали не щедро, без разносолов, но подавали, чувства голода почти не было. Спасибо вам, люди добрые, за доброту вашу, ведь и самим вам было не сладко...
Первый наш ночлег в довольно бедной избе, но чистенько. Земляной пол.
Коптилка из сплющенной гильзы. Хозяйка - пожилая женщина лет пятидесяти, сын Иван, парень лет двадцати, светловолосый, с голубыми глазами. Незрячими. С детства. Господи, как же он обрадовался нашему приходу!
Ось бач i те, мамо, я ж казав, що мен i сон був-рад i сть нам буде! От i гост i до нас!
Боже мой! Два самых несчастных в мире человека, обреченных, приговоренных к смерти, бегущих от этой смерти, голодных, бездомных, лишённых всех эмоций, всех чувств, кроме одного - чувства страха, заполнившего их доверху-и это « рад i сть»? И это «гост i »? Эх,, Иван, Иван, лучше бы вместо нас да постучался бы к тебе доктор Айболит, дал бы тебе волшебную пилюлю - и прозрел бы ты , и увидел бы ты, до чего мир хорош - даже в оккупации...И угостила нас хозяйка знаете, чем? Тыквенной кашей с пшеном! Наверное, царю на обед подавали всякие бифштексы-рамштексы, на то он и царь, но уж на закуску-тыквенную кашу с пшеном непременно! А я, дурень, до войны от неё нос воротил...
А потом разговорились мы с Иваном, вернее, я разговорился и начал ему рассказывать « Таинственный остров»- до войны это была моя любимая, настольная книга. И пошёл я по тропинкам острова Линкольна, через леса Дальнего запада, на Змеиный полуостров, по берегу бухты Вашингтона, побывал в Гранитном дворце, вспомнил инженера Сайруса Смита и его верных друзей, даже Топа и Юпа не забыл, посетил капитана Немо, дождался яхту «Дункан»--и шел со мной по острову Ивани и -разрази меня гром! - он видел всё это, ей-Богу, он видел всё! Он бурно радовался, когда был спасён инженер Сайрус Смит, когда возле умирающего Герберта оказалась коробочка с хинином, рвал и метал, когда пираты захватили благородного Айртона - никогда не было и не будет у меня такого благодарного слушателя!
А утром мы поблагодарили хозяйку, попрощались с грустным Иваном и пошли дальше, в неизвестность...

Глава 5.
... И пошли они , солнцем палимы … Немцы .август – 41 – июль – 42 .

Пару дней пробыли Мишка с мамой в убежище под 88-м домом, отошли малость, пришли в себя, собрали кое- какие вещички, попрощались с папой и соседями и пошли на завод, в эшелон. Вышли затемно, только начало сереть - ночью почти не стреляли, да и идти не жарко, до завода километра 3-4 будет. На пол - пути присели отдохнуть. Молчали... И вдруг дрогнула земля. Мишка посмотрел на запад - и ахнул: там, где-то у Днепра беззвучно вырастал, поднимался огромный, агромаднейший чёрный гриб... Плотина! Взорвали плотину!
-Мама, открой шире рот!!
-Что?
Открой! Шире! Рот!
И рвануло! Ох, как рвануло! Гордость наша, любовь наша, красавец наш Днепрогэс, Дн i прельстан ти наш р i дний, какой же болью в наших сердцах отозвалась твоя боль, твоя смертельная рана, что ой как не скоро зарубцуется! А сколько же ещё впереди таких ран - вот она, безносая, как размахалась своей косой, всерьёз размахалась, без дураков, без праздников и выходных, счёт на миллионы идёт, кто там следующий, подходи!!
И пошли они солнцем палимы, дождями поливаемы, ветром обдуваемы, снегом посыпаемы - на телегах, на машинах, на товарняках... Это ведь только на карте на географической- вот тебе Запорожье, вот тебе Ворошиловград, пол - суток езды, пересадка в Волновахе. А в этих полусутках прифронтовых - и бомбёжки, и больницы,и ночёвки в поле, и многое- многое другое; за такие пол - суток год отпуска полагается...Ох, не скоро ещё мама и тётя Нина обнимутся и наревутся, и отогреется Мишка у горячей « голландки»,и поест несказанно вкусного борща и ляжет спать на белой хрустящей простыне. И долго не сможет заснуть, будет слушать, как немыслимо старинные часы, гордость дяди Гриши, восстановленные им по винтику, по гаечке, звучно тикают, отсчитывая первые минуты декабря 41-го. Господи, хорошо-то как! Кончились, кажется, муки наши! Немцев-то как буцнули под Москвой! Взяли на юге Ростов и Таганрог, в Донбассе - Лозовая и Барвенково. В Крыму - Керчь и Феодосия! Под Ленинградом - Тихвин ( кто его раньше знал, тот Тихвин? ) Нет, пацаны, теперь только вперёд! И хоть фон Клейст со своими танками стоит в Дебальцево, 70 километров, 3 часа ходу, ну да ничего, и его черёд придет! Как сюда шли, так и обратно побегут, и сделаем папе могилку, и погуляем ещё по отстроенной плотине! Открылись, заработали школы, и пошёл Мишка в 7-й класс, за одной партой сидит с Муськой, двоюродной сестрой. И подумать не мог Мишка раньше, какое же это счастье - сидеть за партой, решать задачи, делать уроки, даже учить английский за 7-й, не зная толком немецкий за 5-й и 6-й, да пёс с ним, с английским-то, надо будет - выучим! И кончил Мишка 7-й класс, да вот только весной и летом 42-го получилось не совсем хорошо, вернее, совсем не хорошо...
Вот уж не думал Мишка, не гадал, что областной город, да ещё какой- город Ворошилова, краснознамённый Ворошиловград, сдадут без боя! Весной начало здорово бухать на западе, тревожно стало, но со всех сторон бросились объяснять, что рвут лёд на Донце - и так было приятно этому верить! Фронт-то рядом, и так хотелось верить, что вот-вот он двинется, громыхая, вперёд - он и двинулся, вот только не угадали, в какую сторону... А какая весна чудесная была, как парила земля, как пахла акация - занюхаешься! И так-то уютно было в доме вечером, при открытых окнах, за которыми трещат цикады, а уж ночная фиалка как старается вовсю! И как убаюкивает голос зашедшего «на огонёк» деда Аронсона, который так-то старательно расписывает благородство и интеллигентность немецких оккупантов образца 1918-го года:
-Хлеб давали белый, как из золота - чтоб я так жил!
Вот так ты и жил, дед, до 1-го ноября 42-го... Ах, русский «Авось», русский «Авось», сколько же от тебя зла - было, есть и будет!
Ох, надо бы уезжать, ох надо бы, да как? Эшелонов нет, поезда пассажирские не ходят, а на робкие уговоры Доры, Муськи и Мишки -уходить пешком, только отмахивались. Да и куда уходить, если стреляют где-то на востоке... Наверное, числа 12-го ( в июле уже дело было, в июле) страшно бомбили станцию, казалось, что бомбы падали рядом- жили-то на Ольховской. А через день- два заполыхала нефтебаза за заводом Артёма, над городом черно, город вымер, никого на улицах.
И соседи Шустерманы, что недавно вернулись из эвакуации, запричитали по Ташкенту, который недавно хаяли... И деда Аронсона что-то не видно, а вот немцев видно уже, идут спокойненько по обеим сторонам улицы, в касках, в зелёных френчах с засученными рукавами, с автоматами в опущенных руках, идут, переговариваются, смеются - это тебе не «Профессор Мамлок», не « если завтра война...», нет, живые фашисты идут по Ольховской, тут уж дело керосином пахнет... Хорошо защитили город Ворошилова, спасибо вам, Лётчик и Танкист!